Она рассказала все. Навзрыд, захлебываясь словами, которые бы не передали настоящих оттенков сожаления и горя. Прохожие бросали взгляды и замедляли шаг: кто-то заинтересованно провожал девчонку, одетую совершенно не по погоде в красивое, легкое платье; на светофоре засвистел парень из автомобиля, а когда не получил реакции - громко предложил довезти, смешав любезность с вульгарщиной в своем предложении. Замечала ли внимание Эммелина? Нет, как и было совершенно наплевать на алые слезы, размазанные на бледных щеках в странный румянец, и заострившиеся клыки.

Кассиан пытался выяснить ее местонахождение, но Эммелина не хотела останавливаться и ждать, пока он приедет за ней. Она озвучивала вывески с адресами на домах, и все говорила, повторяла по кругу о нападении инквизиции, убийстве Михаэля и причастности своего Сира к ужасам случившегося.

Слишком много слов было произнесено, чтобы не прийти к единственной истине - все, за что держалась Эммелина, было искаженными отражениями ее чувств. Видения о губительном пламени читались лишь с одним смыслом - спасти свою любовь любыми возможными средствами. Но если перевернуть видения, то в каждом виделись и иные, пугающие намеки.

Может быть, месье Моне и правда не стоило спасать. Потому что стоило остановить.

- Не знаю, на какую именно сделку он согласился, - Эммелина всхлипнула от того, как мерзко звучала истина, - и личности скольких вампиров раскрыл, но если инквизиция знала о Михаэле, то ты в опасности!

- Как и ты, мы ведь в одной лодке, - отозвался Кассиан. - Ты дошла до набережной?

Эммелина сосредоточилась на ориентирах. Шагая по узкой улочке, она увидела табличку с названием улицы и произнесла вслух "Улица Жана Антуана де Баифа", а потом получила указание - оставаться на месте. Кассиану легче ее найти в закутках Тринадцатого округа.

- Мы не в одной лодке. Он выторговал мне безопасность так же, как и себе, - отрезала Эммелина. - Иначе зачем он так настойчиво пытается вытянуть меня из этой истории.

Он, он, он... Язык предательски пытался выдать "М", но Эммелине следовало помнить, что произнесенное имя Сира теперь каждый раз будет отражаться порезом от осколков разбитого сердца.

Свист шин разрезал тишину, и Эммелина бросилась навстречу. Тело ломило от желания использовать вампирские силы, чтобы пробежать расстояние в два счета, но Эммелина уже взяла под контроль свои чувства и надела маску человека. Она знала, что сдернет ее к черту, когда увидит Кассиана целым, но все же несколько мгновений контроля ей не повредят. Телефон, зажатый в ладони, завибрировал от входящего звонка. Его звонка.

Зверь воспользовался замешательством своей хозяйки и завыл: «Давай узнаем, что ещё хочет рассказать наш хозяин?»

Эммелину передернуло от такого предложения. И вдруг услышала, как прокричали ее имя - ветру и беззвездному небу. Это был Кассиан.

- Эммелина?.. Где ты? - вновь спросили у пронизывающего, холодного ветра. Эммелина сбросила звонок.

Шаг, второй, и вампирская сила подтолкнула ее оказаться в следующее мгновение в объятиях Кассиана. Его кожаная куртка пахла сыростью непрошедшего дождя и сигаретным дымом, и крепкие руки прижали ближе. Кассиан повторял одно и то же - все хорошо, ему жаль, он больше не оставит ее одну. Эммелина хотела запомнить этот миг, когда ей представилось, что в грудной клетке сердце отдает свои удары каждому произнесенному обещанию. Неуклюжему, возможно, произнесенного вслух впервые за все прожитые годы.

Громкие сигналы автомобилей, которым Кассиан перекрыл дорогу неаккуратной парковкой, разорвали их объятия.

- Давай убираться отсюда, - он кивнул в сторону набережной и мигающего света фар, отражающихся от стеклянного здания множеством бликов в ночи. Эммелина подхватила его ладонь и переплела пальцы. Кассиан замер, но все же быстро смахнул замешательство. - Я знаю безопасное место. Там нас не найдут ни охотники, ни иные ублюдки.

- Мне нужно привести себя в порядок, - занервничала Эммелина. Сев на пассажирское сидение, она достала зеркальце и увидела совершенно то, что ожидала - смазанные кровавые следы на щеках, опухшие от слез глаза, пыль и грязь после дня на чердаке. Но Кассиан тронул ее за подбородок, заставляя повернуться к себе.

- Ты всегда выглядишь прекрасно.

Такой комплимент заставил Эммелину рассмеяться, хотя Кассиан, похоже, искренне пытался ее поддержать.

- Я выгляжу, как сумасшедшая, - Эммелина расчесала пальцами волосы и вытащила из них тонкий стебелек с засохшим цветком. Кассиан не следил за ее стараниями сделать свой внешний вид более сносным, только ехал и смотрел на дорогу. Одна рука - на руле, большой палец другой - водит по нижней губе, придавая Кассиану задумчивость.

- Я оставил вас прошлой ночью и до конца ночей буду винить себя в смерти Михаэля, - произнес Кассиан, - но я считал, что занимаюсь важным делом.

Эммелина не обвиняла Кассиана вслух, но думала о том, что окажись он рядом, все могло быть по-другому. Однако, другой сородич забрал на себя эту вину - знал о раскрытии и готовящемся нападении и бездействовал.

- Каким?

- Ты все ещё хочешь идти против инквизиции? - Кассиан остановился на светофоре и в красном свете знака «стоп» его лицо пугало решительностью. - Считаешь, что способна спасти всех, а не только того, кто этого не заслуживает?

- Да, - сразу же ответила Эммелина, нахмурившись при выделении своих прежних заблуждений. - Я сделаю все, чтобы помочь.

- Я хочу, чтобы Париж стал неприступным местом для охотников инквизиции, чтобы они боялись этого города и записали в своей гребанной исторической летописи, что осенью 2015 года случилась «кровавая баня», где всем перегрызли глотки.

- Мы можем их напугать, не обязательно…

- Необязательно пускать кровь? - усмехнулся Кассиан. - Уверен, что Михаэль пытался поговорить со своим невинным убийцей перед тем, как тот прострелил его сердце.

Это была правда. Но убеждения Михаэля не коснулись затравленного сознания человека с оружием.

- У них же целый отряд, знания о многих из вампиров Парижа и оружие, способное нанести смертельные раны. Что мы можем вдвоем?

- Нас куда больше. Я же сказал, что не сидел сложа руки, - произнес Кассиан. - Ты когда-нибудь слышала о Дворе чудес?

Эммелина покачала головой, но волшебное место с таинственным названием - единственное, что могло помочь в сопротивлении всему миру.

Кассиан повернул на перекрестке, и светофоры заставили блеснуть что-то в отделении двери рядом с Эммелиной. Свет коснулся единственного камня - янтаря с рукояти кинжала, торчащего из неаккуратно обернутой тряпки. Ее оружие самообороны, жест симпатии Кассиана. То самое, которое было в последнем видении.

Заметив, как Эммелина осторожно вытащила кинжал из дверцы, Кассиан заговорил:

- Лучше носи его при себе, не забывай где попало.

Словно зачарованная, Эммелина рассматривала каждую деталь подаренного оружия. До этого она не думала, что способна воспользоваться им, но ночи способны быть настолько темными, что захотят пролить кровь. Вопрос только в том, чья кровь это будет.

Я был нечастым гостем студии «Черные лебеди», хотя официально значился одним из руководителей. Прилетев этой зимой в Нью-Йорк, я должен был дать череду мастер-классов выпускницам и убедиться, что это поколение уже не стремится принести свои жертвы балету.
Партию жертвы избегали все.
Уже перебирая в мыслях варианты комбинаций и элементы, которые собирался разобрать на занятии, я схватился за ручку двери, но внезапно остановился. За спиной раздалось робкое «извините, сэр».
- Это же Вы когда-то танцевали с моей мамой? - в глазах вспыхнуло детское восхищение.
- Да, мы были партнерами, - подтвердил я.
- Вот бы увидеть вживу-у-ую… - мечтательно протянула девочка. - Жаль, что она больше не танцует. Ей бы так подошли пачка и диадема Королевы лебедей! Какой она была на сцене?
Лина всегда была талантливее остальных балерин. Когда она приехала на пробы в театр, то с первой же репетиции завладела всеобщим вниманием. В ней ярко выделялась солистка - каждое движение наполняло музыку, было живым, настоящим, что отточенная хореография других балерин казалась танцем заводных кукол. У нас оказались одни и те же идеалы - мы хотели создавать настоящее искусство и быть его воплощениями. Именно поэтому мы стали танцевать вместе как партнеры по сцене.
Я огранил найденный бриллиант, чтобы он сиял ярче. Лина стала моим гулем. Каждый спектакль я поил ее проклятой кровью, делился частью сверхъестественных сил, и постепенно раскрывал то, кем являюсь на самом деле. Что я давно мертв, и появление такого человека… друга, партнера, как она, помогает чувствовать себя иначе. Возможно, почти живым?..
У нее был избранник сердца - Эммануил Гилмор, корифей нашей труппы. Ради теплых чувств к партнерше я смирился с таким выбором, однако, не видел в Эммануиле особенного таланта. Но уважал то, как старательно он работал над собой, пытаясь достичь уровня Лины. Пусть я и знал, что это - невыполнимая задача, не отказывался преподавать ему, когда тот попросил. Когда… Лина об этом просила.
Я считал, что она заслуживает быть самой счастливой на свете: стать звездой лучших театров; любимой женой, если ей это угодно, но на пике своей карьеры она сообщила о беременности… когда на свет появилась Эмбер, многое начало меняться и, увы, безвозвратно.
Никогда бы не подумал, что Лина закончит карьеру в тридцать лет и уйдет в преподавание. Что откроет эту студию на севере Нью-Йорка и будет вместе с супругом воспитывать новое поколение балерин. И что, черт возьми, я соглашусь помогать в этом. Однако, я приезжал редко и давал лишь несколько мастер-классов для старших групп. Малышку Эмбер я видел лишь пару раз, ещё будучи младенцем. Своим проявлением на свет она испортила слишком много планов, которые я успел построить.
Сейчас ей… кажется, семь. Она посещает студию вместе с остальными ученицами и намерена стать балериной, как ее мама. Уже выступала на конкурсах и видела зрительный зал со стороны сцены. Я знал обо всем этом, потому что Лина гордилась успехами дочери. Но я был уверен, что едва ли в ней наскребется половина таланта Лины.
Я сразу узнал ее, заметив в коридоре. Занятия уже начались и остальные разбежались по классам, но Эмбер разложила вещи на подоконнике и старательно рисовала, а заметив меня, подскочила ближе и удивленно захлопала глазами.
Со своим рисунком, что сразу же протянула, и мне ничего не оставалось, как взять его и рассмотреть. Наверное, для ребенка она рисовала неплохо - сцена с красными кулисами по бокам, на которой в арабеске была изображена балерина. На авансцене лежали несколько роз - видимо, не нарисованными зрителями за великолепное исполнение партии.
- Рисунок стоит опоздания на занятие?
Она не обратила внимание на холодность в моем голосе.
- Я опаздываю специально, - гордо заявила Эмбер. - Мама занижает оценки опоздавшим, а моя подруга Летта слишком сильно мечтает получить соло в рождественском спектакле. Мама обещала отдать его лучшей ученице.
Она говорила так бескорыстно, что я заинтересовался:
- Тогда зачем ты учишься здесь, если уступаешь мечту другим?
Мечту, так ярко разукрашенную карандашами на бумаге.
Эмбер заговорщически зашептала:
- Потому что я знаю, что в будущем буду танцевать на лучшей сцене мира. А сейчас могу обрадовать Летту. Это ведь будет хороший подарок на Рождество, самый замечательный, если сбудется ее заветное желание! - то, с какой радостью она делилась своим замыслом, вызвало у меня двоякое чувство - недоумение такому объяснению конкуренции и… заинтересованность, убьет ли доброту театральное закулисье, стоит только повзрослеть?
- Если не появишься в течении десяти секунд, я не пущу тебя в класс! - строгий голос Лины заставил девочку вздрогнуть и поспешно убрать вещи в сумку.
Она посмотрела на рисунок в моих руках, на мгновение задумалась, а потом с улыбкой объявила:
- Я дарю Вам, можете оставить. Только не смахните блестки, я долго их приклеивала.
Она сорвалась с места и направилась к классу. Балетный пучок почти распустился после бега. Маленькая Эмбер негромко постучала в приоткрытую дверь, а когда открыла, до меня донеслось замечание Лины:
- Правила едины для всех, Эмбер. За опоздание придется снизить балл.
Та не стала хныкать и оправдываться, как сделали бы другие, только согласно кивнула. Если бы Лина знала, что дочь задержал наш непосредственный разговор, не была так сурова - наоборот, попросила бы меня посмотреть на какую-нибудь вариацию девочки перед всей группой. Но я уже увидел в ней потенциал, который ранее не передавали ни рассказы Лины, ни видеозаписи с конкурсов.

- Когда я первый раз услышал о Дворе чудес, рассуждал как ты, - отозвался Кассиан и качнул головой, призывая следовать за ним. - Название, подходящее для парков развлечений и ярмарок с яркими представлениями. Но в Париже такие Дворы служили обителью нищих, обделенных, карманников и грабителей. Калеки, просящие милостыню на улицах, по возвращении снимали фальшивые повязки и демонстрировали свой настоящий облик. Совсем как вампиры, вынужденные играть роль на глазах у смертных, снимают маски, стоит только добраться до надежного убежища.

- Так значит, там, куда мы направляемся, опасно? - нахмурилась Эммелина и аккуратно отвела ветви дерева, мешающие проходу. Оранжевая листва предупреждающе сорвалась и упала под ноги, словно делая преградить путь. Кассиан обернулся, дожидаясь, пока Эммелина подойдет ближе. Его большой палец замер на дверном замке - рядом с той самой дверью, на которую указывала неприметная стрелка в табличке над аркой.

- Не менее, чем вокруг, - улыбнулся Кассиан, и его блеснувшие клыки приправили ответ насмешкой, которая сразу же растаяла в серьезности слов: - Не переживай. Если тебя кто-то тронет, я сразу же разорву ему горло.

Жестокие обещания не понравились Эммелине. Она замешкалась, споткнулась в памяти о звук выстрела и холодную расправу над инквизитором. Кассиан привык действовать грязно, безжалостно, позволяя Зверю утолять жажду дикой ярости и упиваться величием даже над сородичами.

- Я бы предпочла избежать бессмысленного кровопролития. Помни, кто наш настоящий враг, - Эммелина подошла к двери и осмотрела неприметный вход в место, где должны были оживать чудеса. Кассиан тяжело вздохнул, будто такой вариант событий казался ему чересчур скучным, а потом положил руку на талию Эммелины, прижав к себе резким рывком.

- Ты умеешь напоминать о том, что начинаю забывать, - прошептал он в ее волосы. - Только иногда нужно решать дела иначе.

И Кассиан нажал на звонок - несколько раз, наиграв какую-то мелодию. Тайный код, чтобы обозначить своих?

Трель звонка привела в движение дверной механизм. Приветственно поскрипывая, дверь отъехала в сторону и показала дыру в стене - небольшой и неаккуратный проем, куда зайдешь лишь пригнувшись. Эммелина увидела небольшую комнату, по всей видимости служившей холлом: несколько диванчиков и кресел кардинально отличались объемами и дизайном, стены пестрели разными кусками обоев, а вокруг люстры, свисавшей с потолка, было прибито несколько разных картин - пейзажи и портрет суровой мадам. Эммелина поймала ее перевернутый взгляд и не смогла сдержать нервного смешка.

- До чего странное место… - заметила Эммелина, следуя за Кассианом внутрь тайного убежища. Но лишь она пересекла порог, как механизм двери заработал вновь и закрыл проход. В свете слабо светящей люстры Эммелина обошла забавный холл, прикоснулась к приподнятому краю одного из кусочка обоев и нашла там чье-то признание, но пошла дальше, не дочитав до конца, признавались в любви или убийстве. Провела пальцами по пыльному бархату дивана, подняла лицо к картинам на потолке. Кассиан позволил ей отвлечься на интерьер, собрать мысли, что разлетались жемчугом порвавшегося ожерелья.

- Я узнал о Дворе чудес в первые месяцы после переезда в Париж. Мой Сир посылал местным скупщикам украденный антиквариат - эту картину, - Кассиан указал на женский портрет. - Уродливую старуху с веером, которую я успел возненавидеть. Сир сказал, что если с картиной что-то случится, он вобьет кол в мое сердце и повесит в золотую раму вместо нее. «Только за тебя ни дадут не гроша, будешь хотя бы устрашать остальной сброд быть ответственнее».

Никто бы не испытывал большого желания служить на посылках и наполнять время после своей смерти чередой отвратительных дел. Чем больше Эммелина узнавала о прошлом Кассиана, тем сильнее проникалась его испорченной судьбой, понимала, почему истлевали эмоции и чувства.

- Я чудом передал груз в целости, и пока пересчитывал полученную за него сумму, скупщик достал молоток и гвозди, подставил под люстру лестницу, залез наверх и начал как ни в чем не бывало прибивать товар - тот, за которой меня грозились лишить остатка жизни, - к потолку. От заложенного в меня страха я едва не разорвал клиента надвое, - Кассиан рассказывал об этом случае, как о забавном происшествии, но ни разу не улыбнулся. - На меня не пожаловались, я порядком насмешил того вампира своей паникой. Он рассказал, что это портрет его смертной жены.

- Я думала, что обычно вампиры стараются оберегать напоминания о прошлой жизни. Похоже, это не всегда так…

Кассиан пожал плечами.

- Иногда от них хочется избавиться самым изощренным способом. Существует традиция - если оставить здесь свой секрет, переживания, обиды, то они исцелятся чудесами.

Было больно думать о месье Моне, мысли о нем каждый раз проникали в сознание ножевыми. Но именно эти раны Эммелине хотелось исцелить больше всего.

- А что оставил ты?

Вопрос заставил Кассиана ухмыльнуться. Он пересек комнату и, с легкостью отодвинув кресло, опустился на колено и провел ладонью по половицам. Заинтересованная тайником, Эммелина подошла ближе и встала напротив, когда Кассиан приподнял небольшую доску.

Внутри лежала грязная, некогда белая карта с позолоченными узорами и витиеватой надписью «Король мечей».

- Карта Таро, - понизив голос, пояснил Кассиан.

«Перевернутая карта Таро», - отозвалось у Эммелины, которая стояла с другой стороны. Ей не были знакомы обозначения карт, но Оливия когда-то делилась впечатлениями от похода на расклад и говорила что-то о перевернутых значениях. И вроде бы, это «что-то» было не совсем приятным.

- Я жажду освободиться от чужой власти, - пояснил Кассиан, - перестать быть поганой шестеркой, которая не может дать отпор выродкам, вроде Яна Хожека.

- Мне нечего оставить, - ответила Эммелина. Ничего такого, чтобы связать это с обещаниями, крутящимися на языке.

- У меня есть идея, - Кассиан поднялся и подошел вплотную к Эммелине. Рука скользнула в карман платья и аккуратно извлекла подаренный кинжал. Щелчок - и Кассиан протянул последний из камней, что некогда украшали рукоять.

Желтый прозрачный камушек. Янтарь. Какие слова вложить в побрякушку, которая была похожа на слезу недоступного более солнца?

Я не мог произнести правду вслух, не мог посмотреть в глаза, но девчонка прочитала ответ в моем молчании.
— Мне снилось, как… как здесь сгораете Вы… — она задышала все чаще, заставляя гарь биться в грудной клетке.
— Тише…
Я провел ладонью по пропитавшейся слезами щеке, но Эмбер повернула голову, стараясь избавиться от этого жеста.
— Вы, а не они… — слова замерли в ее горле, а последний выдох приветствовал Смерть.
И вдруг я понял, что не могу позволить ей умереть. Не могу оставить мечту, нарисованную карандашами на бумаге много лет назад.
Я не могу остаться один.
У меня все еще была Эмбер.
Следовало действовать быстро. Красный занавес почти насквозь прогорел и сорвался вниз, поднимая ворох пепла и жара.
Я подхватил девчонку за плечи и притянул к себе. Клыки легко погрузились в тонкую шею, и я глоток за глотком начал забирать сладкую кровь, присваивая последние крупицы жизни.
Проткнув клыками запястье, я прижал его к губам Эмбер и заставлял струи темной крови стекать в приоткрытый рот. У меня было одно право на становление в вампира, и я не воспользовался им, чтобы обратить Лину.
Но Эмбер не дал сделать выбор, а решил за нее.

Раздался знакомый до мурашек стук. Былое предвкушение встреч исказилось до неузнаваемости, заменив красочные декорации чувств на мрачные, порванные полотна, плотно оборачивающие сердце. Удар, шаг, удар, шаг - порядок в хореографии ужаса каждой балерины театра «Опера Гарнье». Эммелина бы никогда не подумала, что будет пребывать трепетать от душевного волнения перед мерным стуком трости месье Моне.

Сможет ли она когда-то простить своего темного повелителя за обращение? Впереди на это - вечность, если только удастся потушить вражеское пламя пролитой кровью. Думаете, каково узнать, что любовь всей твоей жизни, претекшей в смерть, оказалась злодеем и пленителем. Эммелина била крыльями о гладь его заколдованного лебединого озера, ведь теперь знала - он не тот, кем казался.

Кассиан тоже заметил звук трости, а после - черный силуэт в туннеле под арочным сводом. Однако, не осекся и как ни в чем не бывало продолжил рассказывать о… кажется, плане налета на обнаруженный штаб инквизиции? Эммелина не могла сосредоточиться на его словах под взглядом из темноты, только почувствовала, как ладонь Кассиана легла на талию и притянула ближе. Ледяной поцелуй в висок не был похож на символ теплых чувств, а напоминал насмешку над потерянной властью.

- Пошли, куколка, - Кассиан ухмыльнулся, когда услышал, как замедлился шаг вампира в темноте. - Нам нужно многое успеть.

Но сдвинуться с места оказалось куда сложнее, и дело было не только в расстроенных чувствах. Эммелина взвизгнула и схватилась за шею, к которой будто приложили раскаленный металл. Место укуса отдавалось нестерпимой болью, и ее жар заставлял закипать проклятую кровь, текущую по венам.

- Эмми? - позвал Кассиан, постарался развернуть к себе, но та лишь извивалась в его руках. - Эмми! Черт, посмотри же на меня!

Сквозь собственный крик Эммелина различила, как в глубине сознания заметался и заскулил Зверь. Чудовище превратилось в цепного пса, который реагировал на команду альфы - хозяина, чей ядовитый укус породил его во тьме. Месье Моне вышел из арки и свет уличных фонарей осветил его нереально белую кожу, заострившиеся черты лица и глаза, зрачки которых были похожи на острые обсидианы. Он наблюдал молча, явно не испытывал удовольствия, причиняя боль Эммелине. Тень злорадства не легла на его лицо, когда крик задался вновь, лишь решимостью блеснул взгляд.

Эммелина пыталась проглотить крик, усмирить боль, что расплавляла контроль над собственным телом. Ещё ни разу ей не приходилось подвергаться мучительным пыткам: Эммелину трясло в агонии, как будто кровь с каждой секундой превращалась в жидкий фарфор, становясь невольной куклой, чей кукловод стоял напротив.

- Отпустите его, - мольбы Эммелины прозвучали увереннее, когда она вновь потянула за края раны, что сочилась печалью и горечью прошлого. - Отпустите - и я пойду с Вами по своей воле.

- Ты и без лишнего милосердия пойдешь со мной.

Обезумевший от преддверия смерти, Кассиан впился пальцами в трость, пробовал сломать наконечник и выплюнуть хоть слово, но все, что у него получалось - хрипеть в тщетных попытках, окрашивая осенний Париж багровой палитрой.

- Я знаю, что будет дальше: Вы перепишите мою историю… нашу историю, - поправила себя Эммелина, - заставите позабыть обо всем, что пережили вместе. Однажды Вы уже пытались. Оскар…

Он впился в девушку - взглядом, полным подавленного отчаяния; хваткой холодных пальцев, цепляясь за произнесенное имя, которое не слышал уже столько лет из ее уст.

- Расскажите правду, которая сгорела в объятом пламенем театре, - проговорила Эммелина, желая рассеять сомнения месье Моне. - Расскажите мне исповедь, ведь Вы были лишены этого права.

Один с их общей скорбью, вынужденный похоронить мертвое счастье, пока девушка с новым именем - переливчатым и таким значимым - мечтает о прекрасных снах наяву.

- Только не превращайте мое нынешнее существование в ад, - продолжала Эммелина, и с каждым словом голос становился все тише. - Не заставляйте потерять кого-то ещё, - она накрыла ладонью грудь Кассиана, запачканного кровью; старалась не дрожать от его - возможно, последних - попыток извлечь из горла оружие. Его глаза пылали яростью и страхом, прикованные сумасшедшим взором к лезвию в руке месье Моне. Сира, желающего поставить точку в ненавистной главе.

Месье Моне выдернул наконечник трости слишком резко, не церемонясь со своим соперником. Кинжал вложился в ножны трости и вновь стал изящной рукоятью.

Эммелина не чувствовала вампирских слез, стекающих дорожками по щекам, как и не могла задуматься, от чего именно плачет. От счастья и благодарности, что Кассиану сохранят нежизнь? От того, что месье Моне впервые прислушался к ней? Или же эти слезы предназначались горю скоро забвения, которому ее должны подвергнуть?

- Я дам тебе попрощаться, - сказал он прозрачным голосом, вновь надев ледяные эмоции. - Если ты не сдержишь своего обещания и не явишься в «Оперу» за час до рассвета…

- Я приду, - перебила она, порвав подол платья и прижимая лоскутки к ране Кассиана. Под властью регенерации кровотечение начало останавливаться.

Все тени разом отступили, застучала трость, отбивая каждую оставшуюся секунду до восхода солнца. Эммелина поглаживала Кассиана по груди, плечам, светилось неестественным оскалом испорченной игрушки, которой детские руки пририсовали фломастером улыбку.

«Все будет хорошо» билось в ее голове о «все кончено». Стоила ли нежизнь Кассиана ее памяти? Она бы хотела запомнить своего рыцаря в черных доспехах, ругать его безрассудство, верить, что между ними могло все сложиться иначе, со сказочным финалом «долго и счастливо».

Крупицы сил сжали раненое горло, и Кассиан попытался сказать что-то, потянув к себе Эммелину. Но той ничего не удалось разобрать. Тогда он, превозмогая боль, едва повернул голову в сторону и заставил Эммелину проследить за его подсказкой. В нескольких метрах лежал тонкий, пустой шприц. Кровавые губы Кассиана растянулись в победной улыбке.

Месье Моне пощадил его, но все равно проиграл этот бой. Яд инквизиции не позволит ему дотянуть до рассвета.

Их отсутствию не придали того внимания, которого боялась Эммелина. Но один слух все же разнесся вихрем по кабинетам, и произнесенный шепотом, долетел и до его главных героев.

- Вы слышали, что узнала Марион? Кассиан запал на новенькую.

Эммелине захотелось узнать, кто такая Марион и почему она сделала именно такие выводы. Но Эммелина сделала вид, что пропустила сказанное мимо ушей и не заметила, как дернулись в улыбке уголки рта.

Украденный фолиант был спрятан во внутренний карман кожаной куртки Кассиана. Готовясь принять забвение с восходом солнца, Кассиан и Эммелина устроились в убежище котерии, из которого ранее сбежали. Большой раскладной диван, и две фигуры фигуры, неловко устроившиеся по краям.

- Как сама думаешь, это правда? - Кассиан сложил руки на груди и закрыл глаза.

Эммелина положила тыльную сторону ладони на лоб, будто старалась угомонить кружащиеся в голове мысли. За ночь произошло слишком много открытий, что ей необходимы уточнения.

- Про что именно?

Кассиан ухмыльнулся, не открывая глаз.

- Явно не про то, что всем рассказывают в компании.

- Про скрытые воспоминания или то, что меня назвали ревенантом? - чересчур нервно откликнулась Эммелина, стараясь соскочить с неудобной темы.

- У тебя есть повод думать, что часть памяти отдали на скормление Зверю?

- А это вообще возможно?

- Получается, что да, - он передернул плечами. - Я знаю, что одни вампиры могут подавлять разум других.

- Но каким образом?

- Если между ними есть связь. Например, если это Сир и его Дитя.

Эммелина нахмурилась.

- Нет, месье Моне никогда бы так не поступил, - однозначно заявила она, желая поставить в предположениях Кассиана жирную точку. - Ему незачем влиять на мою память - возможно, это угодно Филу или… или Адриану по его поручению, они ведь намного старше меня, но точно не месье Моне. Он знает, что поступив так, искалечил бы мою душу. Нужно рассказать ему об этом, как думаешь? Может быть, он мог бы излечить мою память…

Кассиан не ответил, и Эммелина повернулась к нему, чтобы окликнуть, но увидела рядом окоченелое тело. Рассвет забрал его силы, чтобы вернуть их с наступлением сумерек.

- Только у моего предложения существует и обратная сторона, - тихо проговорила себе Эммелина. - Эта странность может стать последней каплей его терпения.

Что, если воспоминания спрятаны не просто так? Как бы Эммелине не было интересно узнать, что скрывает тьма ее памяти, ровно столько же удерживало от желания ступить в эту тьму. Не известно, что можно там обнаружить.

- Почему ты так упорно продолжаешь считать, что я заслуживаю место в твоей котерии? - выпалила Эммелина.

Вдох.
Выдох.
Нет, ей отвратительно исполнять партию невиновной. Может быть, она и правда Мизери, не только видящая грядущие беды, но и претворяющая их в явь?

- Я прошу тебя остаться, - мягко произнес Михаэль. - Ты вольна поступать, как  сочтешь нужным, безусловно, - он запнулся о собственные слова, стоило вежливости столкнуться с чем-то более глубоким, надуманным с потерей близкого человека, - прозвучит глупо, знаю, но я ощущаю ответственность за тебя.

Михаэль так старался поступать по совести, до которой ещё не добрались когти его Зверя, и совесть же не дает ему получить желаемое. Эммелина понимала, чего он хочет - стать образцовым лидером котерии, успокоить «голубую кровь», что течет по венам. Каждый вампир клана Королей правил котериями по-своему. Только в какой-то момент все пошло по наклонной: Кассиан со своими спорами и контрабандой, подозрение в связях с инквизицией, к тому же Михаэль потерял существенную часть прибыли из-за манипуляций месье ДеБурже, получил обременение в виде Эммелины и лишился опоры на свою человечность - Клэр.

- Я долго думал над тем, как относиться к «пожеланию старшей крови», - Михаэль загнул пальцы, изображая кавычки, - по поводу невмешательства в противостояние с инквизицией. Признаюсь, мне страшно, как и любому сородичу в нынешние ночи, но если вы с Кассианом продолжите заниматься этим делом, я буду вынужден вас поддержать.

- Почему это звучит так грозно? - слабо улыбнулась Эммелина.

- Я приложу все усилия, чтобы не потерять и вас.

Серьезность намерений Михаэля трогала душу, разрывалась в нее самыми громкими обещаниями. Так может говорить лишь тот, кто решительно расставил приоритеты и готов рискнуть всем ради своих ценностей.

Эммелина сложила ладони у сердца, стараясь унять отклик громкого биения сердца. Она не знала, насколько удастся совмещать репетиции в «Опере Гарнье» и поиски с компанией своих друзей затаившейся инквизиции, но обязана попробовать.

- Ты лидер, которого я не заслужила, - на одном дыхании произнесла Эммелина.

— Дорогая, ты повторяешься.

Как же сейчас не до этого… Эммелина поджала губы и впилась взглядом в оскаленный профиль. Не желает делиться причиной своего присутствия — ради всех святых, пусть оставит ее при себе. В конце концов, сегодняшней ночью Двор Чудес приветствует всех сородичей, что готовы принять участие в революции. Адриан не совсем походил на отчаявшегося бунтовщика и вряд ли был готов рискнуть всем, пойдя наперекор старшим по крови.

Единственное, что приходило на ум - это любопытство. Не участвовать в революции, а подперев кулаком щеку, наблюдать за событиями со стороны - как рушатся прежние режимы или подавляется бунт новообращенных.

- Тогда перестань паясничать и скажи, что тебе нужно, - процедила Эммелина. - Либо не трать мое время.

- «Не трать мое время», - передразнил Адриан, закатив глаза. - И почему я решил потратить на нее свое время? - и задав вопрос сводчатому потолку, Адриан вряд ли бы получил ответ, поэтому продолжил сам: - Никогда не любил следовать благим намерениям, но так интересно посмотреть, чем они могут обернуться.

Эммелина собиралась остановить столь драматичный порыв, но прежде чем успела произнести хоть слово, Адриан приложил палец к ее губам и укоризненно цокнул языком.

- И кому проложится дорога в ад, - и вдруг в его голосе проступило разводами раздражение: - Дослушай, дорогая, я долго готовил этот монолог и крайне расстроюсь, если меня будут перебивать.

Нахмурившись, Эммелина отбросила чужую ладонь от своего лица, но все же сделала это молча. Адриана ничуть не смутил ни резкий жест, ни нежелание Эммелины следовать вместе с ним в тихую часть зала.

Подойдя к каменной стене, Адриан брезгливо осмотрелся и быстрым движением провел пальцем по старинной кладке.

- Ну и антураж, - он присвистнул и стянул с себя кожаную куртку, которая тут же загремела ремешками с металлическим пряжками. Эммелина с удивлением отметила, как Адриан трепетно оберегает свою винтажную вещицу.

Так и не прислонившись к красящей поверхности, он заставил Эммелину отвернуться от взглядов собравшихся и накинул на ее плечи свою куртку.

- Как ощущения? - деловито поинтересовался Адриан, пока его неслучившаяся партнерша по сцене складывала руки на груди.

- Как у вешалки, - Эммелина все же мимолетно осмотрела грубые черные рукава, свисающие с ее плеч двумя кожаными крыльями.

Но Адриан спрашивал о другом. Наклонив голову набок, он понизил голос:

-Было бы рядом зеркало, я бы подвел тебя к нему и сказал: «Ответь, дорогая Ленор, кого ты видишь?» А ты бы наивно произнесла: «Себя и, конечно, отражение неотразимого друга», - Адриан театрально вздохнул и прижал ладонь к своей груди. - Но зеркала здесь нет, поэтому перейду сразу ко второй части этого сценария. Я надел на тебя всего лишь куртку, Ленор, которая явно не подходит твоему образу. А другие надели нечто куда более тяжелое - такая ноша может сломать, если ее не сбросить.

- Я справлюсь, - Эммелина недоверчиво прищурилась, - посмотри вокруг - все пришли сюда ради Мизери. Я нужна им.

На мгновение Адриан замер, взметнув брови, а потом разразился мелодичным смехом. Эммелина насупилась.

- Да, отметил, что теперь у тебя свое «стадо», Ленор, - просмеявшись, с широкой улыбкой проговорил он, - но поздравить тебя не с чем. То, что я тебе расскажу, не должно было коснуться твоих ушек, но мне крайне любопытно вмешаться.

Адриан заговорщически подался ближе, устремил взгляд прямо в глаза Эммелины, и она едва удержалась от того, чтобы не отпрянуть. Каким бы обольстительным не стремился казаться Адриан, все это - игра напоказ, костюм из улыбок и дружбы, накинутый на плечи точно так же, как кожаная куртка.

- Почему мне стоит тебя слушать?

- Потому что я ещё не участвовал в чем-то поистине интригующем, - довольно произнес Адриан. - И это единственный раз, когда о месье Учителе я бы поговорил с охотным рвением.

- Потому что я ещё не участвовал в чем-то поистине интригующем, - довольно произнес Адриан. - И это единственный раз, когда о месье Учителе я бы поговорил с охотным рвением.

Теперь Эммелина слушала. Ее ногти впились в ладони, чтобы почувствовать отрезвляющую боль и не дать волю иным эмоциям. Адриан любит шоу, но кажется, сейчас ему совсем не нужно устраивать зрелища.

Поэтому, добившись от Эммелины должного внимания, он смахнул с себя блестящую мишуру.

- Если ты оказалась здесь, то месье Учитель явно до тебя не достучался, а ты не до конца понимаешь, зачем твой дружок собрал все отребье Парижа, - на мгновение он вновь просиял улыбкой, помахав кому-то за спиной Эммелины, видимо, для отвлечения внимания.

- Так вот почему тебя пригласили, - съязвила Эммелина, но к ее удаче, шутка пришлась Адриану по вкусу.

- Личный интерес, - ухмыльнулся он. - Или дружеская поддержка. Можешь воспринимать, как хочешь, - а потом Адриан перешел на шепот: - Достань кое-что из внутреннего кармана моей куртки.

Эммелина расцепила оковы рук, в которые себя заключила. Левый карман внутри куртки оказался пуст, а в правом она нащупала нечто бумажное. Осторожно вытащив находку, Эммелина постаралась рассмотреть ее как можно незаметнее для окружающих. Раз Адриан отвел ее в сторону и завел речь о Сире, происходящнн все больше походило на секрет.

В руках оказалась старая фотография, с замятыми и потрепанными краями. В просторном мраморном холле, освещенном старинной люстрой, стояли три фигуры: двое мужчин во фраках, посередине - улыбчивая девушка в белом платье с букетом кустовых роз в руках, и двое мужчин во фраках по обе стороны от нее.

Жених, невеста и… ресницы дрогнули, когда Эммелина впилась взглядом в знакомое лицо.

Третьей фигурой на фото был месье Моне, изящно опирающийся на тонкую трость.

Месье Моне, не постаревший ни на год. Однако, все же что-то в нем было непривычно и незнакомо…

«Улыбка», - догадалась Эммелина. Легкая, искренняя, немного похожая на усмешку от всего происходящего - и которую Эммелина никогда не видела.

Важно, рядом с кем эта улыбка расцвела на его лице. Эммелина отметила, что ее внешность странным образом перекликается с тем, как выглядела невеста - русые волосы, уложенные в высокую прическу, большие голубые глаза, милые ямочки на щеках. Только выглядела она немного старше. Взглянув на вторую незнакомую фигуру - жениха, - Эммелина отметила приятную, широкую улыбку, в которой и сама расплывается в моменты радости.

На обороте фото была рукописная надпись: «Свадьба Эммануила и Лины. 1981 г.»

Эммануил.
Лина.

- Эмме… лина… - сорвалось с губ.

Адриан едва слышно присвистнул.

- Даже я сначала не понял, а ты догадалась решить эту контаминацию.

Эммелина заметила, как россыпь мурашек просыпалась на кожу. Пальцы сжали края фотографии до хруста картона.

- Что это?

- Ну, контаминация - это…

- Что это за фото, - резко перебила Эммелина сорвавшимся скачком голоса, - что это за люди?

- О, - опомнился Адриан, - это твой месье Учитель. Как я понял, ещё до переезда в Париж.

Желание использовать на фотографии свой дар и вызвать видение раздирало изнутри. Эммелина рассматривала лица, кажущиеся необъяснимо знакомыми, отмечала, как молодожены статно и одновременно живо позируют для фото, в из позах чувствовалась профессиональная утонченность.

- Не замечал, что у тебя красные зрачки, - между фраз отметил Адриан, и Эммелина вздрогнула от замечания - эту особенность уже отмечали, месье Нойманн предполагал, что это нечто заблокированное, погруженное в омут памяти, на самое дно.

- Где ты взял это фото?

- У Фила, - Адриан потупил взгляд и виновато стиснул зубы. - Я ворую более искусно, чем ты. Скажу в свое оправдание - шарился я в его кабинете не для того, чтобы сыскать что-то для тебя, а скуки ради. Я люблю разыгрывать сценки для новых актеров, которых прибираю к «стаду» театра, и выдавать себя за директора.

Эммелина выжидающе буравила его взглядом.

- Так вот, - продолжил Адриан, - я спросил между делом у Фила, как он прибрал к рукам здание театра на Монпарнасс. В целом, я знаю, что это была сделка с Учителем, но Фил оказался щедрым на разговоры и располагал хорошим настроением, а случается это весьма редко, как ты знаешь. Из него даже не пришлось вытаскивать клещами информацию - хотел похвалиться удачным стечением обстоятельств. Когда Учитель приехал в Париж, то поспешил обзавестись новым именем, историей - всем, что бы понадобилось беглецу. И именно Фил помог организовать все это, бумажки и связи - его конек. Взамен Учитель отдал ему все свои сбережения, которых с лихвой схватило на покупку маленького театра.

- Он бежал в Париж от инквизиции? - Эммелина вспомнила, как полыхнул страх в глазах месье Моне, когда упоминала, что в видении его поглотило пламя.

- В том числе, - Адриан задумчиво почесал подбородок. - Я думаю, что бежал он, в первую очередь, от своей прошлой жизни, - кивок на фото, - как ты думаешь, почему Фил называет тебя Эмбер?

Эммелина поморщилась, она знала точный ответ.

- Потому что он не желает запоминать мое настоящее имя.

Адриан поднял указательный палец вверх.

- Нет-нет, - заявил он, - потому что это и есть твое настоящее имя. Забавно, что он оказался тем, кто ни разу тебе не врал.

Михаэль отложил все встречи и уже несколько часов музицировал на клавиатуре компьютера. Кровь своего секретаря - заядлого любителя кофе - придала бодрости и, сцеженная из места укуса в бумажный стаканчик, находилась под рукой Михаэля. Он был настроен поработать с тем, к чему ранее категорически не хотел прикасаться - с информацией, полученной из компьютера в офисе инквизиции.

Минуло несколько ночей с того момента, как Михаэль передал дубликат флешки гончим. «Ищейки правосудия со всем разберутся», - уверял себя, пока старшие по крови качали головой и утаскивали в тень, подальше от ужасных событий. Но даже гончие не поспевали за информацией, связанной с инквизицией: страх заставлял вампиров сообщать обо всем подозрительном, поэтому ночь кровавой полиции была окрашена проверками поступающей информации, в большинстве своем оказывающейся надуманной. Лишь немногие по-настоящему сталкивались с праведными солдатами и, к сожалению, не все оставались неживы после этих встреч.

Смертные жаловались на пепел, что вот уже несколько ночей кружил над Парижем. И его становилось только больше.

Решив помочь Кассиану и Эммелина с собственным расследованием, Михаэль посвятил остаток ночи взлому файлов, которые удалось скачать с компьютера в офисе инквизиции. Пальцы неустанно порхали по клавиатуре, вбивали непонятные Эммелине значения.

Иногда Михаэль отрывал руки от клавиатуры, щелкал пальцами и устало восклицал «вуаля!» - очередь переходила к Эммелине. И в этом состояла главная проблема придуманного плана, потому что репетиции в «Опере Гарнье» требовали от Эммелины всего времени, что отводило бессмертие. Месье Моне беспощадно давил ее все большим и большим количеством репетиций, возвращая прежний темп их работы. Почему раньше Эммелина не замечала, как пролетают ночи в стенах старинного театра, как репетиционный процесс поглощает все часы от заката до рассвета?.. И стоило подобным вопросам проникнуть в мысли, Эммелине было уже не под силу выдернуть их обратно.

Страшно ли то, что она не наслаждается исполнением своей мечты?
И от чего участие в грядущем спектакле кажется таким бессмысленным по сравнению с погоней за инквизицией? Безумие какое-то…

Не в состоянии отделаться от жажды успеть в двух местах одновременно, Эммелина научилась тому, что ранее считала невозможным - научилась недоговаривать. Она отпрашивалась с репетиций месье Моне, чтобы заниматься одной и «удивить его проделанной работой», «показать, что ей под силу работать самой». Месье Моне был заинтригован и давал своей протеже возможность заниматься одной, когда она о том просила. Только Эммелина упускала важную деталь - она проводила свои «индивидуальные занятия» в компании Михаэля, Кассиана и партия, которую репетировала, носила название «Мизери».

————-

Они уже проверили пять локаций, которые Михаэль выгрузил из зашифрованных переписок. Информация оказалась старой, но оставалась надежда найти на местах нечто, что бы дало толчок видениям, поэтому при выезде на место Кассиан и Михаэль заезжали за Эммелиной. Выбегая из служебного входа, та каждый раз лепетала месье Моне о выдуманном поводе и надеялась, что не забудет, что именно говорила, потому что запросто могла попасться на лжи.

- Почему бы тебе не рассказать обо всем Сиру? - в этот раз поинтересовался Михаэль, когда Эммелина забралась на заднее сидение и легла на него в умирающей позе. - Рано или поздно ты попадешься, и это может иметь необратимые последствия.

- Если разговор о наших совместных делах станет причиной ссоры - я готов, - усмехнулся Кассиан.

Но Эммелина глубоко вздохнула и сказала то, что повторяла из раза в раз:

- У меня все под контролем.

Хотя все понимали, что под контролем не держалось абсолютно ничего.

________

Телефон завибрировал от уведомлений, отдаваясь громкими звуками на крышке пианино. Месье Моне бросил на него короткий, раздраженный взгляд, а потом заметил, как движения Эммелины отдались нервной рябью.

- Соберись!

«Взмах рукой в арабеске», «сойти на плие», «замереть и вновь шаг», «взмах рукой в арабеске»… Эммелина старалась не думать о порядке в танце, но список па все равно проносился в голове бегущей строкой. Стук серебряного наконечника трости создавал акценты на каждую позу, которую заключал в себе танец, и если месье Моне начинал отбивать этот ритм - значит, его терпение медленно закипало и бурлило недовольством в крови.

Совершив небольшую неточность и проглотив панику, Эммелина быстро исправилась и доверилась музыке, что пробуждала в теле десятки раз отрепетированные движения. Вариация Одетты из балета «Лебединое озеро» была знакома ей с самого детства и выучена одной из первых, ещё перед зеркалом - неумелой самодеятельностью под музыку Чайковского. Кто бы мог подумать, что Эммелина и правда добьется исполнения заветного желания и скоро выйдет в любимой партии на главную сцену Парижа? Даже самой не удалось окончательно осознать этот счастливый шанс…

Только у них с героиней «Лебединого озера» было нечто общее - они пеклись о благе своих близких. В балете это были другие девушки, околдованные злым волшебником и превращенные в лебедей, а в жизни - некогда люди, обращенные ядом вампиров в детей ночи, преследуемые обрушившейся на город инквизицией. Одетта могла спасти своих крылатых соратниц, а сможет ли Эммелина даровать безопасность вампирам, особенно - Сиру, чья окончательная смерть являлась в видениях чаще всего остального?..

Она обязательно подумает об этом после того, как закончится музыка, но пока та звучит, нужно играть другую роль.

Эммелина сможет, всегда была идеальной Одеттой в глазах своего преподавателя… Диагональ фуэте и вращения на месте все еще сопровождались стуками трости, но уже легкими, сосредотачивающими внимание на финале сольной вариации. Еще такт, и последние ноты заставили замереть в заключительном арабеске, словно красивую статуэтку - хрупкую, неживую, идеальную.

Месье Моне хмыкнул и откинулся спиной на зеркальную гладь, что украшала всю стену.

- Почему сразу не сделала, как надо?

Эммелина легко сошла с пальцев и заломила руки за спиной. Грудная клетка вздымалась и опускалась, восстанавливая ритм фальшивого дыхания.

- Прошу прощения, я хотела попробовать сделать немного иначе на первую часть музыки, но вдруг осознала, что вряд ли будет смотреться хорошо.

- Нет необходимости портить то, что уже идеально, - поморщился с ее инициативы месье Моне и наконец выключил шипение закончившейся фонограммы.

- Да, месье, - быстро отчеканила Эммелина и с максимальной незаинтересованностью подошла к пианино, рядом с которым оставила сумку со своими вещами. - Я отработаю вариацию так, как с Вами ее выучили.

Эммелина аккуратно забрала телефон с верхней крышки пианино и спрятала его за спину в тот момент, когда к ней обернулся месье Моне.

- Не посмею тратить Ваше время на пустяки, которые должна исправить сама, - она покорно склонила голову, а потом украдкой заглянула в лицо преподавателя. Поверил ли он ей? Достаточно вежливости и смирения, чтобы отпустить «работать над ошибками»?

Кажется, он собирался провести беседу - не только как наставник по балету, но и ответственный за ее смерть и обращение. Пальцы крепче обхватили рукоять трости, а в воцарившейся паузе прорастали шипы прежних недосказанностей.

- Эммелина… - имя зависло в воздухе шлейфом откровений, когда двое отвлеклись на дребезжание спрятанного за спиной телефона.

- Да? - с осторожностью переспросила Эммелина.

- Тебе нужно больше репетировать, - заметил месье Моне, наградив ее прищуром. - Я поставил слишком многое на твое будущее.

«Как и я на Ваше…» - хотелось произнести вслух.

- О, не волнуйтесь, у меня все под контролем, - заверила с отрепетированной улыбкой Эммелина. - Вы же… отпускаете меня?

Вновь пауза, превращающая ничтожные секунды в трепетное ожидание.

- Можешь идти, - все же согласился месье Моне, однако Эммелина с радостью проглотила разрешение и не придала значение его вкусу.
Вкусу горькой угрозы.

Подняв с пола сумку и сделав короткий поклон преподавателю, Эммелина поспешила к дверям. Поддавшись любопытству, она разблокировала телефон и увидела стопку сообщений от Кассиана, последним из которых было: «Выходи, иначе зайду я». Худшее, что он мог сделать.

Эммелина выдохнула тихий смешок, закрыла дверь репетиционного зала и поспешила по коридорам некогда любимого театра. Портреты танцовщиц с осуждением следили за ее выходками, хотя ранее Эммелине казалось, что их взгляды были мягкими и участливыми, будто нарисованные кумиры желали удачи на очередной репетиции. Сколько ещё искусственных улыбок подарит месье Моне, прежде чем он узнает, на что распыляется балерина?

Когда в голове возникал этот вопрос, Эммелина всегда останавливалась и успокаивала себя: месье Моне не сможет злиться на нее по-настоящему, это просто не в его привычках. Присущая строгость и резкость всегда проливалась на других, на всех, кроме его жертвы миру искусства.

Кассиан: «Я устал ждать, захожу».

Эммелина: «Уже спускаюсь».

Полночь высветилась на дисплее телефона четырьмя нулями. Портреты внимательно следили за каждым шагом и провожали благородную обманщицу до выхода: стремительно пройдя мимо залов и гримерок, Эммелина спустилась по лестнице и оказалась на служебной проходной в тот момент, когда Кассиан схватился за ручку двери, и наконец заметив знакомую фигуру, галантно распахнул дверь.

- Я же просила держаться подальше от театра, - вместо благодарностей хмыкнула Эммелина.

- Мы не можем ждать, пока ты натанцуешься, - прыснул в ответ Кассиан и, засунув руки в карманы черных брюк, зашагал в сторону параллельной улицы, где оставил автомобиль с Михаэлем.

- Не тебе мне указывать!

Эммелина хмыкнула ещё громче и поспешила следом, совсем не замечая у служебного выхода силуэт, медленно отступающий в тень. Лишь узоры на трости успели сверкнуть серебром, пока силуэт не растворился, будто призрак в ночной акварели города.